Среди тех интересных и, несомненно, важных, внутриправославных
дискуссий, в которых мне доводилось участвовать самому или наблюдать со
стороны, меня в последнее время очень «напрягает» аргумент, который все чаще
можно услышать от одной из спорящих сторон. Этот аргумент касается участия
чувственной сферы бытия человека в его религиозной жизни.
Возьмём, например, вопрос о частоте причащений в
современной практике церковной жизни. Противники частого причащения непременно
выдвигают следующий тезис: человек, причащающийся часто, привыкает к Таинству и
перестаёт ощущать благоговение к нему, подходит к Чаше без должных
благочестивых чувств и переживаний.
То же самое и про исповедь. Обычно говорят примерно
так: «А зачем, собственно, исповедоваться каждый раз перед Причастием,
перечисляя все эти повседневные мелочи, типа раздражительности или
празднословия? Ведь так, в конце концов, в силу привычки, теряется самое
главное – покаянное чувство сокрушения о своих грехах, которое человек должен
пережить, омыв умиленными слезами своё падшее естество».
Ну а не так давно, пару лет назад, меня буквально
«сразили наповал» мои прихожане – благочестивые супруги, усердно посещающие
храм и весьма неформально относящиеся к духовной жизни. Когда у них родился
второй ребёнок, они наотрез отказались крестить его, т.к. дитя, по их мнению, пока
ещё не сможет должным образом «прочувствовать своё крещение». Так
малыш, которому уже два года, и растет без общения с Богом в установленных им
Таинствах, а ведь они, собственно, и являются самым главным даром, который
основатель Церкви – Спаситель – нам
оставил.
Что тут скажешь? Очень показателен последний случай
с отказом от крещения младенца: в нём был доведён до абсурда тезис, выдвигаемый
в контексте спора о частоте причащения и исповеди, где вопрос явно ставится
неправильно и благая, в принципе, мысль о сокрушенных и возвышенных чувствах
становится здесь прямо-таки опасной.
Почему?
Во-первых, в последнем случае, а иногда и в первых
двух, касаемых исповеди и причастия, речь нередко идёт о проблеме духовного
сладострастия. При этом недуге новоначальный христианин начинает искать
чувственного (пусть и довольно возвышенного) услаждения в молитве, подменяя
стремление к Богу страстным исканием второстепенных последствий близости к Нему
– слезного покаяния, теплоты сердечной и радости, которыми Господь действительно
авансом одаривает иногда неофитов.
Преподобный Никон Оптинский по этому поводу прямо
говорит: «Во время молитвы неполезно стремиться к высоким
чувствованиям. Надо только в смысл вникать произносимых слов, внимательно
молиться, и тогда, со временем, Господь даст и озарение духовное, и умиление
сердечное…»
Целенаправленно искать в молитве «духовного жара» – это всё равно, что жениться на девушке из-за
её приданного или одной её телесной красоты. Человек, вставший на такой путь,
очень быстро теряет настоящие, Богом данные, возвышенные чувства. Тогда он или
смиряется, понимая свою неопытность и греховность, и прибегает к опыту святых
отцов, к послушанию у своего духовника
(или хотя бы приходского пастыря, если духовника нет). Или же начинает впадать
в состояние грубой прелести – духовного самообмана, продолжая и дальше возгревать
свою чувственность, что нередко приобретает совсем уродливые формы. Ну а потом
такого горе-аскета попросту «выносит» из Церкви и он, перестав ходить в храм,
всю жизнь вспоминает: «а ведь было время – со слезами молился»!
Поэтому некоторые святые отцы даже подчёркивают, что
неспособность к возвышенным чувствам у новоначальных – это особый Божий промысел
о нас. Преподобный Лев Оптинский в одном из писем поясняет по этому поводу: «Вы, вкусивши по милосердию Божию сладость и утешение от молитвы, теперь не
обретая сего в себе, смущаетесь, унываете, считаете себя виновницею сей потери,
и ваше нерадение это - истинная правда. Но я нахожу здесь и Промысл Божий, отъявший
от вас сие утешение; не победивши страстей и не очистивши сердца своего, можно
ли сохранить это богатство без вреда! И не дастся вам оно к пользе вашей, дабы
не впали в прелесть…»
Во-вторых, чувствам, даже самым возвышенным,
согласно православной аскетике, вообще не следует доверять. Да, они могут быть
освящены Богом, но у кого? У святых людей, которые, достигнув состояния обожения,
восстановили своё падшее естество. Ну а нам, обычным людям, следует помнить,
что все мы, в большей или меньшей степени, находимся в состоянии прелести и не
способны объективно оценить те или иные явления духовного мира и, тем более,
свое состояние. Наша оценка субъективна и может нас завести весьма далеко.
Именно поэтому и существует в православной традиции
институт послушания и духовничества. Именно поэтому вопрос частоты исповеди или
причастия находится, в конечном счёте, в ведении духовника или даже простого
приходского священника, если духовника пока ещё нет. И именно поэтому иногда,
вопреки чувствам, нужно понуждать себя на молитву и даже на участие в
Таинствах.
Преподобный Иосиф Оптинский подчёркивает, что
самопонуждение в молитве – это непременный этап духовного роста: «Молиться с
самопонуждением состоит в нашей воле, а молиться с умилением зависит от Бога.
Мы же должны молиться молитвою, какою можем, а за самопонуждение Бог даст и
умиление в свое время, когда Ему благоугодно будет».
В-третьих, следует помнить, что наше естество
восстанавливается постепенно, в обратной последовательности своего разрушения.
Думаю, многие помнят, как в детстве, при совершении первых осознанных дурных
поступков, нестерпимо жгла совесть и невинные чувства находились в
страдальческом смятении?
Причём это было вовсе не из-за того, что «родители
влепят», а в связи с тем, что ещё не извращённое вместилище чувств – сердце –
страдало от пока неестественного для него греха. Куда потом всё это подевалось?
Было беспощадно выжжено и полностью извращено (у некоторых до такой степени,
что даже сам вид страдания других людей вместо ужаса и отвращения начинает
вызывать наслаждение – именно для таких граждан снимают фильмы, где живьем
отрезают головы и кровь хлещет фонтаном).
Последним бастионом, долго и упорно не поддающимся
духовной деградации, является ум. И если хотя бы умом человек понимает, что его
жизнь не соответствует Евангелию, значит он уже может исповедоваться и это
будет пусть и несовершенное, но
покаяние. Если умом христианин изо всех сил старается уразуметь, что перед ним
Тело и Кровь Господни, то даже при молчании (а то и искусительном смятении)
чувств, может он, на мой взгляд, с благословения пастыря причащаться.
Ну а образное вместилище чувств – сердце –
с годами (а может, и с десятилетиями) хотя бы отчасти восстановится при помощи
благодатных Таинств и аскетических упражнений, и мы действительно сможем
молиться, благоговея перед своим Творцом не только умом, но и возвышенными,
очищенными от страстей чувствами. Сможем – как бы это дерзновенно ни звучало –
умилиться и возрадоваться, почувствовав близость Бога…
Комментариев нет:
Отправить комментарий